Неточные совпадения
Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,
А
в одиночестве способен
жить не всякой...
«”И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается
в нем. “Безумство храбрых”… Попытка выскочить “из царства необходимости
в царство свободы”… Что обещает социализм человеку моего типа? То же самое
одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое “
в пустыне — увы! — не безлюдной”… Разумеется, я не доживу до “царства свободы”…
Жить для того, чтоб умереть, — это плохо придумано».
Но
в этом
одиночестве грудь наша не была замкнута счастием, а, напротив, была больше, чем когда-либо, раскрыта всем интересам; мы много
жили тогда и во все стороны, думали и читали, отдавались всему и снова сосредоточивались на нашей любви; мы сверяли наши думы и мечты и с удивлением видели, как бесконечно шло наше сочувствие, как во всех тончайших, пропадающих изгибах и разветвлениях чувств и мыслей, вкусов и антипатий все было родное, созвучное.
При брауншвейг-вольфенбюттельском воине я иногда похаживал к каким-то мальчикам, при которых
жил его приятель тоже
в должности «немца» и с которыми мы делали дальние прогулки; после него я снова оставался
в совершенном
одиночестве — скучал, рвался из него и не находил выхода.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето
в деревню; но,
проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться
в Москву, хотя
в это время года
одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал
в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал
в точности, сколько хранится у него капитала
в ломбарде.
Впрочем, поездка
в отдаленный край оказалась
в этом случае пользительною. Связи с прежней жизнью разом порвались: редко кто обо мне вспомнил, да я и сам не чувствовал потребности возвращаться к прошедшему. Новая жизнь со всех сторон обступила меня; сначала это было похоже на полное
одиночество (тоже своего рода существование), но впоследствии и люди нашлись… Ведь везде
живут люди, как справедливо гласит пословица.
Но чем ближе подходило время моего отъезда, тем больший ужас
одиночества и большая тоска овладевали мною. Решение жениться с каждым днем крепло
в моей душе, и под конец я уже перестал видеть
в нем дерзкий вызов обществу. «Женятся же хорошие и ученые люди на швейках, на горничных, — утешал я себя, — и
живут прекрасно и до конца дней своих благословляют судьбу, толкнувшую их на это решение. Не буду же я несчастнее других,
в самом деле?»
Шалимов. Э! Что усы! Оставим их
в покое. Вы знаете пословицу: с волками
жить — по-волчьи выть? Это, скажу вам, недурная пословица. Особенно для того, кто выпил до дна горькую чашу
одиночества… Вы, должно быть, еще не вполне насладились им… и вам трудно понять человека, который… Впрочем, не смею задерживать вас…
Влас (садится на нижнюю ступеньку у ног сестры). Надоела она мне. (Передразнивает.) Ах, я умираю с тоски… Я сказал ей:
жить надо с людьми, умирать
в одиночестве…
— Уж не то, что поправиться, а только бы не совсем разориться, ваше сиятельство, — сказал Чурис, принимая вдруг серьёзное, даже строгое выражение лица, как будто весьма недовольный предположением барина, что он может поправиться. —
Жили при бачке с братьями, ни
в чем нужды не видали; а вот как помёр он, да как разошлись, так всё хуже да хуже пошло. Всё
одиночество!
Он уже привык к разнородным впечатлениям, и хотя они волновали, злили его, но с ними всё же лучше было
жить. Их приносили люди. А теперь люди исчезли куда-то, — остались одни покупатели. Потом ощущение
одиночества и тоска о хорошей жизни снова утопали
в равнодушии ко всему, и снова дни тянулись медленно,
в какой-то давящей духоте.
Родилась ли она с ней? Залегла ли она
в тяжелые дни детства? Дни монологов
в одиночестве на забытом кладбище?… Но и теперь, после ее великой победы — недавнего бенефиса, когда именно
жить да радоваться, — я видел мелькнувший налет этой таинственной грусти.
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она
живет. Она едет по этим полям
в полном
одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу
в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Он усиленно шевелился, дышал громко, кашлял, чтобы ничем не походить на покойника, окружал себя живым шумом звенящих пружин, шелестящего одеяла; и чтобы показать, что он совершенно
жив, ни капельки не умер и далек от смерти, как всякий другой человек, — громко и отрывисто басил
в тишине и
одиночестве спальни...
Фельдшер наш мне не нравится. Нелюдим. А Анна Кирилловна очень милый и развитой человек. Удивляюсь, как не старая женщина может
жить в полном
одиночестве в этом снежном гробу. Муж ее
в германском плену.
— Помилуйте, как не скучать: человек я молодой,
живем мы словно как
в монастыре каком, а вперед видишь только то, что, может быть, до гробовой доски должен пропадать
в таком
одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
И как-то вдруг решил я: пойду
жить в монастырь, где устав построже, поживу-ка один,
в келье, подумаю, книг почитаю… Не соберу ли
в одиночестве разрушенную душу мою
в крепкую силу?
В последнее время того
одиночества,
в котором он находился, лежа лицом к спинке дивана, того
одиночества среди многолюдного города и своих многочисленных знакомых и семьи, —
одиночества, полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни
в земле, —
в последнее время этого страшного
одиночества Иван Ильич
жил только воображением
в прошедшем.
Он
жил недалеко от цирка
в меблированных комнатах. Еще на лестнице он услышал запах, который всегда стоял
в коридорах, — запах кухни, керосинового чада и мышей. Пробираясь ощупью темным коридором
в свой номер, Арбузов все ждал, что вот-вот наткнется впотьмах на какое-нибудь препятствие, и к этому чувству напряженного ожидания невольно и мучительно примешивалось чувство тоски, потерянности, страха и сознания своего
одиночества.
— Здесь просто нет живой души, просто не с кем словом перекинуться, — говорила Софья Кирилловна, особенно отчетливо произнося букву с. — Я не могу понять, что за люди здесь
живут. А те, — прибавила она с ужимкой, — с которыми было бы приятно познакомиться, — те не ездят, оставляют нас, бедных,
в нашем невеселом
одиночестве.
Я должен поступать так, как я думаю, а не так, как думают люди. Правило это одинаково необходимо как
в повседневной, так и
в умственной жизни. Правило это трудно, потому что всегда встретишь таких людей, которые думают, что они знают твои обязанности лучше, чем ты сам.
В мире легко
жить согласно мирскому мнению, а
в одиночестве легко следовать своему собственному; но счастлив тот человек, который среди толпы
живет так, как он
в своем уединении решил, что надо
жить человеку.
Болезнь была из «прилипчивых», и родные молодой вдовы все ее покинули. Это
в благородном сословии и тогда уже было
в моде и практиковалось без зазрения совести. О положении тетушки дошла весть
в Послово, где
жила в замкнутом
одиночестве именитая г-жа княгиня Д*, знатная дама, занимавшая перед тем видную «позицию», но вдруг чем-то кому-то не угодившая и удаленная.
Живя в мрачном
одиночестве, Марко Данилыч стал книги читать и помаленьку пристрастился к ним.
Давным-давно
в одинокой фанзе
жил гольд Хээкчир Фаеигуни. Он был хороший охотник и всегда имел достаточный запас юколы для своих собак. Хээкчир был однажды
в Сансине на реке Сунгари и вывез оттуда белого петуха. После этого он начал тяготиться своим
одиночеством, потерял сон и стал плохо есть. Как-то раз ночью Хээкчир Фаенгуни вышел на улицу и сел у крыльца своего дома. Вдруг он услышал слова...
Это было
в конце лета того же 1869 года. После поездки
в Испанию (о которой речь пойдет дальше) я, очень усталый,
жил в Швейцарии,
в одном водолечебном заведении, близ Цюриха. И настроение мое тогда было очень элегическое. Я стал тяготиться душевным
одиночеством холостяка, которому уже перевалило за тридцать, без всякой сердечной привязанности.
Все наши давно уже были во Владычне. Один папа, как всегда, оставался
в Туле, — он ездил
в деревню только на праздники. Мне с неделю еще нужно было пробыть
в Туле: портной доканчивал мне шить зимнее пальто. Наш просторный, теперь совсем пустынный дом весь был
в моем распоряжении, и я наслаждался. Всегда я любил
одиночество среди многих комнат. И даже теперь, если бы можно было,
жил бы совершенно один
в большой квартире, комнат а десять.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул граф. — А эта милая дама и
живет отсюда очень недалеко —
в Новой Деревне, и дача ее как раз с этой стороны. Мы подъедем к ее домику так, что нас решительно никто и не заметит. И она будет удивлена и обрадована, потому что я только вчера ее навещал, и она затомила меня жалобами на тоску
одиночества. Вот мы и явимся ее веселить. Теперь пустим коней рысью и через четверть часа будем уже пить шоколад, сваренный самыми бесподобными ручками.
— Мне здесь оставаться или
в другое место идти? Он не решался занять своею особою целый номер и, по-видимому, уже стыдился того, что
жил на монастырских хлебах. Ему очень не хотелось расставаться со мной; чтобы по возможности отдалить
одиночество, он попросил позволения проводить меня.
Постоянное
одиночество, детство, прошедшее
в деревенской глуши, замкнутая жизнь пансиона, отсутствие ласк матери, видевшейся с ней чрезвычайно редко, домашнего очага, у которого потребность нежности молодой души находит исход и обращается
в обыкновенное явление, — все это развило
в Ирене сильную способность любить, сделав ее мечтательной, до крайности впечатлительной и приучило
жить воображением.
Она
жила в ней, наполняла и оживляла ее одна,
в комнате могло быть множество народа, все могли говорить, смеяться, даже петь, но она всегда казалась одна, с ее улыбкой
одиночества, а между тем одна она могла и оживлять эту комнату своим взглядом с портрета.
«Кто они? Зачем они? Чтó им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль
в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо,
в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство
одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, — это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали
жилы, и жгли мясо
в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза.
Спокойно и уверенно гляжу я
в мое будущее, и хотя ничего другого, кроме одинокой могилы и последнего странствия
в безвестную даль, оно мне не сулит, я столь же мужественно готов встретить смерть, как
прожил жизнь, черпая силу
в одиночестве моем,
в сознании невиновности и правоты моей.